Заговорщик - Страница 21

По нынешнему обычаю он скрутил грамоту в трубку, запахнул шубу и, шепотом чертыхаясь, направился к воротам.

Пахом сидел на коновязи, лузгая семечки и сплевывая в ров. Судя по черноте овала, «сухой паек» он захватил с собой еще с постоялого двора. Окликать дядьку Андрей не стал. Просто сдернул попону, затянул подпруги и, взметнувшись в седло, с места сорвался в карьер. Спустя пять минут он уже бросил поводья служке в своем временном пристанище, ударом ноги открыл дверь:

— Эй, хозяин! Бочонок вина и жареного поросенка мне в светелку!

Наверху князь успел скинуть шубу и ферязь, забросить в угол сапоги, когда мальчонка занес на блюде небольшой липовый бочонок с уже выбитой крышкой и двумя расстегаями с капустой на отдельном блюде:

— Поросенок в печи, боярин. Как зажарится…

— Принесешь, — метнул в него новгородской чешуйкой Андрей. — Все, иди!

Он встал у стола, кубком зачерпнул вина из бочонка, тут же осушил емкость, черпнул еще и уселся на лавку:

— Что за проклятая судьба! Хочешь добавить своей Отчизне новые владения — умри. Хочешь помочь ее величию — разоряйся! — Андрей опрокинул в себя кубок, откусил немного от пирога, выпил еще, потом еще немного.

Умом он понимал, что задуманная царем реформа нужна, даже необходима. Ему, сыну двадцать первого века, трудно себе представить страну, в которой мэры и губернаторы перед каждым призывом решали бы: а дать ли нам ныне в армию призывников? Сколько дать? А вот меня давеча в Москве обидели — возьму, и призыв в области отменю! Или допустить, что Сталин после нападения Гитлера умолял бы Иркутский обком: дайте, дайте людей для защиты Москвы! А те вяло бы отвечали: «Да недосуг!».

Но ведь здесь, вокруг как раз такие порядки и сохранялись! Далеко ходить не надо: он, князь Сакульский, четыре года отлынивал от службы — и его семьдесят хорошо обученных бойцов, два полных взвода, сидели рядом с ним, не отлучаясь ни на южные засеки, ни на шведскую войну. Самое время вспомнить сталинские порядки…

— Прости, княже, — распахнув дверь, внутрь шагнул заиндевевший, дышащий холодом Пахом. — Отстал. Не надо ли чего?

— Нужно, — кивнул Андрей. — Бери кубок, садись. Черпай до краев, дядька. Выпьем давай.

— За что, княже?

— А вот про это лучше не спрашивай, — попросил Зверев и опрокинул очередной кубок.

Умом… Умом он понимал, что уже через сто лет нигде в Европе не будет никаких баронов с дружинами, графьев с армиями, да и герцоги смогут похвастаться разве что титулом и богатством — у кого оно уцелеет. Армии станут принадлежать только императорам и королям. Дворянин, захотевший показать удаль, сумеет обнажить шпагу, лишь записавшись в офицеры, лишь на чужой службе — никак иначе. И русский князь будет стоять в общем строю точно так же, как и бывший боярский сын, и чуть-чуть впереди потомков бывшего холопа. Умом он понимал, что каток исторической неизбежности накатывается, и его не остановить. Централизация власти, абсолютизм. Кто не успеет преобразиться — те надолго, если не навсегда, исчезнут с мировых карт, подобно Польше или Литве.

— Но почему, черт возьми, все это должно происходить против моей воли и за мой счет! — Князю Сакульскому совсем не нравилось чувствовать себя жалкой песчинкой на пути несокрушимого асфальтового катка. — Что за проклятое время? Хочешь послужить родине — разорись! Хочешь принести ей пользу — умри!

— О-о, — услышал он над головой голос извечно спокойного князя Друцкого. — Вижу, славно вы с государем поговорили. Пожалуй, я лучше завтра утром загляну.

Снисходительный Юрий Семенович навестил родственника только после полудня, когда князь уже успел от души отпиться капустным рассолом, закусив его вчерашними щами и говяжьим студнем. Последней точкой в восстановлении здоровья стала рюмка укропного настоя, по наитию прихваченного Андреем с собой еще из поместья.

— О чем же тебе таком государь намедни поведал, княже, что тебе мир вокруг видеть расхотелось? — поинтересовался старик, присаживаясь рядом со Зверевым за стол и ставя перед собой крынку густо пахнущего хлебом, пенного кваса.

— Намекнул кое о чем. О том, что тяжкий это крест России нашей служить. Неблагодарное это дело. Святое и почетное, но неблагодарное.

— Так про то давно известно, Андрей Васильевич, — пожал плечами Друцкий. — На небесах за дела наши воздастся по справедливости. В грешном мире оной нет и никогда не будет. Мир смертных — это место, где борются силы божественные и бесовские. Откуда здесь справедливость? Писание учит, что Господь наградил нас свободой воли, дабы каждый сделал выбор между добром и злом. Избравшие добро вознесутся на небо, избравшие зло падут в ад.

— Ты решил стать священником, Юрий Семенович? — удивился Андрей. — Не слышал раньше от тебя таких речей.

— Когда дойдешь до моих лет, сынок, — обнял Андрея за плечо князь Друцкий, — когда врата смерти окажутся совсем рядом, ты тоже захочешь узнать, что же ждет тебя там, за этими вратами.

— И что, Юрий Семенович?

— Э-э… — тяжко вздохнул Друцкий и убрал руку, из чего стало понятно, что ответа на свой вопрос он так и не нашел. — Так чего тебе сказал государь?

— Много чего наговорил, — покачал головой Зверев. — Чует мое сердце, скоро кровь польется, и немало. Когда знать поймет, куда Иоанн со своими идеями клонит, косточки начнут трещать у всех, от мала до велика.

— И куда он клонит?

— Он хочет сделать Россию крепкой и управляемой, послушной любой его воле.

— Разве это плохо?

— В том-то и дело, что хорошо, — тяжко вздохнул Андрей, плеснул себе полный кубок кваса и залпом выпил.